Красота

Неожиданная волна, перехлестнув через весь Тель-Авив, через весь Рамат-Ган, через Бнэй-Брак, через пол-Пэтах-Тиквы, ударила в Бенци, припечатав к стене. И снова беззвучный крик. За первой волной последовали остальные. Они раскачивали квартиру, били под коленки в бездушной игривости, швыряли Бенци о стену. Но Бенци упрямо двигался к кухне. За половой щёткой.

Архимед говорил: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир». Бенци взялся за дело с другой стороны. Он двигал щётку к себе, словно переворачивал мир, а на деле, искал в ней точку опоры. Какое-то время волны пытались ему помешать, но, обессиленные, бросили эту затею. А всё-таки, хорошо, что он снимал однокомнатную квартиру. С большей не справился бы ни по чём. Впрочем, подметание — это не фокус. Фокус в том, чтобы мусор оказался в ведре. Бенци метлой поддел ведро из-под мойки, вытащил, опрокинул. На пол выпало лезвие и недобро посмотрело на Бенци. Бенци недобро посмотрел на лезвие. И на этот раз победил: пакостный серп потускнел, расплылся, растворился в пятнистых узорах плитки. Вначале Бенци пытался мести в ведро напрямую. Оно увёртывалось, как могло, а мусорный пакет слетел с обода и закрылся. Лезвие тут же хлестнуло саркастическим блеском. Это окончательно довело Бенци до бешенства. Выдохнув воздух, он снова хлопнулся на колени.

Возможно, с десяток секунд выпало из сознания. Очнувшись, тяжело задышал, оглядел импровизированную повязку: на халате проступили красные пятна. Поправил, как мог. Затем поставил ведро, нацепил пакет, щёткой выволок из-под мойки совок.

Через минуту всё было кончено.

Силы кончились тоже.

Опять на коленях пополз к телефону. Но возле ванной остановился.

— С ума сошёл? — поинтересовался чужой в голове.

— Весь пол в крови, — ответил Бенци: -Сделал «алеф», попытаюсь и «бэйт»(5).

Дальнейшее помнилось смутно. Ведро для мытья полов кокетливо ускользает от вожделеющих рук. Стена, ползущая вниз, то мстительно тычет его под рёбра этим ведром, то смешно шлёпает кафелем по вспотевшему лбу. Кран, который утром ещё открывался без всяких усилий, неожиданно проржавел, Бенци еле его повернул. Ведро полупустое, но, кажется, весит тонну, а повязка подозрительно выпятилась. Как выплеснул воду на пол, не помнил совсем. А то, как сгонял воду к сливной решётке около унитаза, вспоминалось по безуспешным попыткам стонать в такт биениям боли. И не наскучившим «у-у-у-у», а через:

— А-а-а… — судорога вздоха. -А-а-а… — судорога вздоха… — А-а-а-а-а-а… — это холодный душ, взбудоражил нервы, но слегка успокоил боль.

Бенци забрался под душ, как был: в шортах и с красным тряпичным бугром на животе, перевязанным поясом от халата. Этот пояс походил на границу между Кореями: вот по груди стекают прозрачные струи, но минуют уродливую повязку и падают красными-красными.

— И пока они ещё красные, надо успеть позвонить, — резонно заметил посторонний советчик.

Наконец-то Бенци снова услышал спасительное:

— Магэн Давид Адом… — Помогите, — не сказал, прохрипел, -мой живот… помогите… И, не слушая вопросов из трубки, дважды повторил адрес, лишь добавил:

— Кажется, я умираю.

И чуть не умер, осмыслив, что это действительно так. Стены уже не пульсировали — поблёкли. Померкли. Развоплотились, виделись маревом. Разноцветные круги перестали бестолково метаться, а выстроились скорбной процессией, напоминая туннель. Даже боль перестала быть ощущением, стала знанием: мне очень больно.

Бенци взял себя в руки:

— Ничего, сейчас приедет амбуланс. Ничего. Мы с Мааян ещё поучимся, ещё поучимся… с Мааян… ещё покувыркаемся… Сейчас приедет… Раздался звонок. Затем резкий стук в дверь.

— Амбуланс! Мы амбуланс! Вызывали?!

— … покувыркаемся… — Дверь им открой! Акробат, — процедил в голове надоевший уже незнакомец.

— Дверь? Конечно… Бенци двинулся, было, к двери, и вдруг что-то лопнуло. И неожиданно стало легко. Только лёгкость казалась тяжёлой. Прямо, трёхтонная лёгкость. Словно родил что-то страшное… Но не так, как рожают женщины… впрочем, так они тоже рожают… Мысли кружились, прятались друг за друга, не желая осознавать страшную правду. Но вот она — правда: не выдержал всё-таки пояс. Не выдержал… Бенци снова почувствовал себя трёхлетним мальчишкой с опустевшим вафельным стаканчиком в руке: мир продолжал издеваться. Бенци с таким трудом навёл здесь порядок! Это было так больно! Так страшно! А теперь стоит и в отчаянье смотрит на собственные вывалившиеся кишки, безнадёжно испоганившие свежеубранную квартиру. Его лицо исказилось гримасой обиды, он задышал часто-часто и вдруг совершенно по-детски завыл:

— Но я же стара-а-ался!

Побежали слёзы. Яростно шморгая носом, Бенци втирал их в щёки. Кулаками, словно ребёнок.

— Я же стара-а-ался! Это нечестно… Это не— … нечес— … тно… — и посмотрел в потолок: -Ты нечестный Бог!