Харон

Старое, овальной формы, в темной резной раме, с человека высотой, на подставке с двумя болтами, чтоб можно было изменить наклон и закрепить его в нужном положении. Болты давно расшатались и черная гладь раскачивается от малейшего сквозняка. На меня уставился человек в пыльной куртке с испуганным лицом: суженные от яркого света зрачки прищуренных глаз, взъерошенные волосы. Зеркало пыльное несмотря на простынь, которой было прикрыто. Провожу рукавом, смахивая пыль.

Темное. Таким зеркало становится после смерти, когда его не накрыли, а поставили напротив другого, точно закрыли створки трельяжа, образуя замкнутый коридор.

Смахиваю пыль, смотря самому себе в глаза и задумавшись. Перелопатить весь дом — это не уломать старика рассказать сказку о бравых солдатах, погибших сотни лет назад и байку о заколдованном кладбище.

— Бры-ысь!

— Брыс-сь!

Из зеркала на меня смотрел седой иссохший старик с бородой и крючковатым носом.

— Бр-ры-ысь!

Тонкий палец словно кость, обтянутая кожей. Тычет мне прямо в лицо:

— Бры-ы-ысь!

Зажав рукой лямки рюкзака, толкаю дверь спиной, вваливаясь в коридор и, перепрыгивая ступени, несусь вниз. Распахиваю первую попавшуюся дверь и влетаю в столовую.

— А вас как сюда занесло?

На меня испуганно косится маленькая полная старушка с половником в руках. Живая. Видно по тому, как она бодро поднимает поварешку, готовясь то ли напасть, то ли защититься. А возможно, просто вскинула руки, как это обычно делают пожилые люди. Пол под ней тихо поскрипывает, шаркают тапочки.

— Я это… я к вам по делу. Узнать кое-что хотел, — от пережитого страха заикаюсь и, сглотнув, сдерживаю дрожь.

— Здравствуйте, я историк, разбираю фольклор — легенды, старые рукописи, церковные записи… Вздохнув, старушка отряхивает руки и, махнув в сторону стула, приглашает сесть. Присаживается сама, вытирая руки о передник:

— Чай будете?

— Не откажусь.

— Вы ведь не студент, так ведь? Как вас зовут?

— Денис.

— Ну вот что, Дениска, а я Марь Васильна, ты же про иродов этих проклятых ищешь, так? — Она зажигает огонь под старым пузатым чайником и, поправив юбку, присаживается, положив перед собой пухлые руки. Ее добрые серые глаза чуть щурятся, как это бывает, когда оживают воспоминания и смотрят чуть выше меня.

— Так вот. Единственно куда они не зайдут, дак на территорию усадьбы. Я здесь одна осталась, за домом присматриваю. Хозяин помер давно, а ребятишки здесь жить не хотят, да и продать не могут.

— Так вот. Бабка рассказывала, что стояла здесь церковь, которую еще несколько веков назад возвели, когда христианство пришло, а город, что стоял там, где сейчас чаща леса, у самой реки — город веру не принял. Долго бились за кресты. В те времена за веру город стоял до последнего, да сожгли всех и устроили кладбище. И здесь на холме церковь построили, в назидание. Говорят, с тех пор-то и начали дела темные твориться, как пошло крещение крестьян.

— Туманы черные стали приходить. Страшные дела по ночам творились. Пока не освятили всю землю, а город практически не стерли с лица земли — обратно он так и не возродился. Но кто ж расскажет? Только если мертвые, а они с живыми не говорят, да и торопиться к ним не стоит. Все успеем. Вот и барин успел.

— Потом затихло. А когда стали заново отстраивать город, разбудили спящих. На месте домов, что сейчас отстраивают, пепелище было. Сами виноваты, потревожили их покой.

— Принеся чашки горячего чая, старушка присела.

— Не успокоятся они, пока им спать не дают.

— А здесь?

— Не ходят. Церквушка старая, место священное. Да и людей почти нет из-за старого хозяина. Боялись они его особливо. Михаил Федорыч, царствие ему небесное, предупреждал, что не стоит тревожить, даже документы поднимал, да только кто деда послушает?

Горестно покачав головой, она прошептала:

— Помер он, как только стали машины подгонять, дома строить, ямы рыть. Вот и считают теперь, что он перед смертью поселок проклял. Здесь же порт, карьеры — место удачное. А он яростно защищал лес от строительства.

Проговорив со старушкой ещё около часу, я решил вернуться назад, на кладбище, к тому самому месту, где мне парк привиделся. Как оказалось, бабулька осталась присматривать, чтоб дом не разграбили: жила в одном крыле, в комнатушке рядом с кухней, в остальном доме стараясь не появляться — больно он ветхий стал. Боялась ноги сломать, наступив на прогнившую доску. Родни у нее не было, всю жизнь при доме работала, детишек воспитывала, убиралась, до последнего оставалась верна хозяину, который рано овдовел. Да и уходить из старого, но безопасного дома она не собиралась. Как никак, стал крепостью.

Понемногу картинка начала складываться из мелких деталей во что-то единое. Это старый погибший город с разрушенным кладбищем.