Добавить в моё избранное
20 мин, 36 сек 8046
Я снял этот дом из-за старого и совершенно необычного колодца в подвале — как раз о таких я тебе рассказывал. Хибара пришла в полную ветхость, и никому другому жить там и в голову не пришло бы, а символическая плата, которую я вношу, даже не заслуживает упоминания. Окна заколочены, так даже лучше, потому что для моей работы дневной свет не нужен.
Пишу я в подвале, потому что там, как нигде, все пропитано вдохновением. Правда, у меня есть еще несколько меблированных комнат на первом этаже. Домом владеет один выходец с Сицилии, и я ему известен как Питерс. Так что, если ты согласен, сегодня вечером я возьму тебя с собой. Думаю, те мои картины доставят тебе удовольствие, потому что там я дал волю своему воображению. Путешествие получится не слишком далекое. Я иногда хожу туда пешком, чтобы не привлекать лишнего внимания появлением в таком месте на такси. Поедем поездом с Южной станции до Бэттери-стрит, а оттуда уже рукой подать». Сам понимаешь, Периот, что после столь завлекательной речи мне стоило большого труда не броситься бегом к ближайшему такси. Мы сели в вагон на Южной станции и уже около полуночи сошли на Бэттери-стрит и двинулись по старой набережной. Я не считал улиц, которые мы пересекли, и не знаю, где свернули, но это точно была не Гриноу-лейн. Нам пришлось подняться по самому обветшалому и грязному переулку, какой мне только доводилось видеть, идти вдоль домов с облупившимися фасадами, узкими окнами с выбитыми стеклами, с архаичными печными трубами, полуразрушенные очертания которых вырисовывались на фоне залитого луной неба. Я увидел, по крайней мере, три дома, существовавшие во времена Коттон Мэтерса. Эта улочка освещена скудно, но мы свернули в еще более узкий и совершенно темный переулок, через минуту повернули снова и пошли уже в абсолютной тьме. Тельман включил фонарик и высветил допотопную дверь из деревянных планок, источенных жучком. От отпер дверь и провел меня в совершенно пустую прихожую, которая когда-то была отделана великолепными панелями из мореного дуба. Затем он провел меня в комнату, зажег керосиновую лампу и сказал, что я могу чувствовать себя, как дома.
Нет, правда, Периот, о таких, как я, в простонародье говорят «прожженный», но все равно должен признаться, я был напуган тем, что увидел на стенах. То были те самые полотна, которые он не мог писать или выставлять на Ньюбери-стрит. Он был прав, когда сказал, что «разошелся». Ну-ка, давай еще выпьем… Не знаю, как тебе, а мне еще стаканчик просто необходим, Я не буду пытаться описать тебе эти картины. Они внушали безумный, богохульный ужас, невероятное отвращение, они были издевкой над моралью. Там не было никаких экстравагантных приемов, какие мы видим у Сидни Саймса, никаких транссатурнианских пейжазей или космических микроорганизмов, от которых стынет в жилах кровь у почитателей Кларка Эштона Смита. Фоном для работ Тельмана служили главным образом старые церковные кладбища, лесные чащи, прибрежные скалы, выложенные кирпичом туннели, древние залы, отделанные деревянными панелями… Кладбище Коппс-Хилл, что находится в двух шагах от того дома, было излюбленным пейзажем Тельмана. Но вся чудовищность заключалась в фигурах на переднем плане — потому что в своем зловещем искусстве Тельман был прежде всего мастером демонического портрета. Фигуры эти редко были целиком человеческими, но в той или иной степени людей напоминали. Это были двуногие существа, с устремленными к тебе телами, по очертаниям смутно на-поминающие собачьи. Кожа у них была неприятно эластичной. Они были изображены…
Нет, даже не проси описывать это в точности. Они что-то пожирали, не могу сказать, что именно. Иногда это были целые стаи на кладбищах или в подземных ходах, и нередко между ними шла драка за добычу или, вернее, за охотничьи трофеи. И такую дьявольскую выразительность умел придавать Тельман незрячим лицам этой кладбищенской своры! На некоторых полотнах эти твари впрыгивали по ночам в окна, усаживались спящим на грудь, раздирая им горла. Одна из картин показывала, как они кругами ходят вокруг повешенной на Гэллоуз-Хилле ведьмы, чье мертвое лицо походило на их собственные. Только не подумай, что я был поражен одной лишь жутью тем и образов. Я, слава Богу, не младенец, успел и прежде повидать немало подобного. Понимаешь, Периот, то были лида, плотоядно пялившиеся на тебя с холста, которые дышали. сколько было в них жизни! Дружище, я даже готов допустить, что они и были живыми! Этот вызывающий тошноту кудесник сумел зажечь свои краски адским пламенем и превратить кость в подобие кошмарной волшебной палочки. Передай-ка мне этот графинчик, Периот! Была там одна вещь под названием «Урок». О, небо! Зачем я только увидел ее! Можешь ты себе вообразить кружок присевших на корточки невиданных собако-подобных тварей, которые на кладбище учат маленького ребенка есть тела, как они едят сами.
Ты помнишь старинные легенды о том, как злые колдуны оставляют в колыбельках свое отродье взамен украденных младенцев?
Пишу я в подвале, потому что там, как нигде, все пропитано вдохновением. Правда, у меня есть еще несколько меблированных комнат на первом этаже. Домом владеет один выходец с Сицилии, и я ему известен как Питерс. Так что, если ты согласен, сегодня вечером я возьму тебя с собой. Думаю, те мои картины доставят тебе удовольствие, потому что там я дал волю своему воображению. Путешествие получится не слишком далекое. Я иногда хожу туда пешком, чтобы не привлекать лишнего внимания появлением в таком месте на такси. Поедем поездом с Южной станции до Бэттери-стрит, а оттуда уже рукой подать». Сам понимаешь, Периот, что после столь завлекательной речи мне стоило большого труда не броситься бегом к ближайшему такси. Мы сели в вагон на Южной станции и уже около полуночи сошли на Бэттери-стрит и двинулись по старой набережной. Я не считал улиц, которые мы пересекли, и не знаю, где свернули, но это точно была не Гриноу-лейн. Нам пришлось подняться по самому обветшалому и грязному переулку, какой мне только доводилось видеть, идти вдоль домов с облупившимися фасадами, узкими окнами с выбитыми стеклами, с архаичными печными трубами, полуразрушенные очертания которых вырисовывались на фоне залитого луной неба. Я увидел, по крайней мере, три дома, существовавшие во времена Коттон Мэтерса. Эта улочка освещена скудно, но мы свернули в еще более узкий и совершенно темный переулок, через минуту повернули снова и пошли уже в абсолютной тьме. Тельман включил фонарик и высветил допотопную дверь из деревянных планок, источенных жучком. От отпер дверь и провел меня в совершенно пустую прихожую, которая когда-то была отделана великолепными панелями из мореного дуба. Затем он провел меня в комнату, зажег керосиновую лампу и сказал, что я могу чувствовать себя, как дома.
Нет, правда, Периот, о таких, как я, в простонародье говорят «прожженный», но все равно должен признаться, я был напуган тем, что увидел на стенах. То были те самые полотна, которые он не мог писать или выставлять на Ньюбери-стрит. Он был прав, когда сказал, что «разошелся». Ну-ка, давай еще выпьем… Не знаю, как тебе, а мне еще стаканчик просто необходим, Я не буду пытаться описать тебе эти картины. Они внушали безумный, богохульный ужас, невероятное отвращение, они были издевкой над моралью. Там не было никаких экстравагантных приемов, какие мы видим у Сидни Саймса, никаких транссатурнианских пейжазей или космических микроорганизмов, от которых стынет в жилах кровь у почитателей Кларка Эштона Смита. Фоном для работ Тельмана служили главным образом старые церковные кладбища, лесные чащи, прибрежные скалы, выложенные кирпичом туннели, древние залы, отделанные деревянными панелями… Кладбище Коппс-Хилл, что находится в двух шагах от того дома, было излюбленным пейзажем Тельмана. Но вся чудовищность заключалась в фигурах на переднем плане — потому что в своем зловещем искусстве Тельман был прежде всего мастером демонического портрета. Фигуры эти редко были целиком человеческими, но в той или иной степени людей напоминали. Это были двуногие существа, с устремленными к тебе телами, по очертаниям смутно на-поминающие собачьи. Кожа у них была неприятно эластичной. Они были изображены…
Нет, даже не проси описывать это в точности. Они что-то пожирали, не могу сказать, что именно. Иногда это были целые стаи на кладбищах или в подземных ходах, и нередко между ними шла драка за добычу или, вернее, за охотничьи трофеи. И такую дьявольскую выразительность умел придавать Тельман незрячим лицам этой кладбищенской своры! На некоторых полотнах эти твари впрыгивали по ночам в окна, усаживались спящим на грудь, раздирая им горла. Одна из картин показывала, как они кругами ходят вокруг повешенной на Гэллоуз-Хилле ведьмы, чье мертвое лицо походило на их собственные. Только не подумай, что я был поражен одной лишь жутью тем и образов. Я, слава Богу, не младенец, успел и прежде повидать немало подобного. Понимаешь, Периот, то были лида, плотоядно пялившиеся на тебя с холста, которые дышали. сколько было в них жизни! Дружище, я даже готов допустить, что они и были живыми! Этот вызывающий тошноту кудесник сумел зажечь свои краски адским пламенем и превратить кость в подобие кошмарной волшебной палочки. Передай-ка мне этот графинчик, Периот! Была там одна вещь под названием «Урок». О, небо! Зачем я только увидел ее! Можешь ты себе вообразить кружок присевших на корточки невиданных собако-подобных тварей, которые на кладбище учат маленького ребенка есть тела, как они едят сами.
Ты помнишь старинные легенды о том, как злые колдуны оставляют в колыбельках свое отродье взамен украденных младенцев?
Страница
3 из 6
3 из 6
