Предчувствие

Гудим!

Я неодобрительно покачал головой.

— У тебя точно конец света.

Всю нарезанную снедь мы снесли в комнату, разложив на нескольких табуретках. «По-холостяцки», как сказал Роман.

— Больше ни о чем этом не спрашивай, — бросил он небрежно.

Через час мы были уже хорошо навеселе. Роман только мрачнел. Через два он уже сидел чернее тучи. Мы опорожнили еще одну бутылку.

— Все, — сказал он и тяжело поднялся с кровати.

— Прощай, друг.

Я удивленно посмотрел на него.

— Осталось совсем немного. Но я, пожалуй, ждать не стану. Прости, не могу.

— Да ладно ты, Роман, брось, — попытался я усадить его обратно.

— Как хочешь, а я ушел, — сказал он, решительно подошел к окну, посмотрел на яркое летнее солнце, сильно зажмурился и… вывалился через подоконник на улицу. Я даже ахнуть не успел. Во мне сработал какой-то тормоз. Не веря своим глазам, я, как потерянный, с испариной на лбу, поднялся, с трудом перебирая ноги, дошел до распахнутого настежь окна, высунулся из него наружу и со страхом посмотрел вниз. Неловко скрюченное тело Романа зловещим пятном выделялось на асфальте.

«Боже, Роман, что ты наделал?»— первое, что возникло у меня в мозгу. Я был в шоке. Его поступок не укладывался у меня в голове. Мало того. В двух шагах от того места, где упал Роман, я увидел милицейский «уазик». Милиционеры, садившиеся в него и уже собирающиеся уехать, как по команде одновременно вскинули вверх головы и впились в меня острыми, колючими взглядами. Я отшатнулся от окна. Кровь ударила мне в лицо. Они же решат, что это я выбросил Романа из окна! Они видели! Что делать? Бежать? Менты наверняка уже на лестничной клетке. Прыгать в окно? Безрассудство — седьмой этаж, костей не соберешь… Попробовать что-то толково объяснить? Я не знал, что и думать. А в дверь уже ломились: стучали, дергали ручку, орали благим матом: «Открывай, твою!» Я и сообразить ничего не успел, как входная дверь треснула, шумно распахнулась и в комнату с пистолетами наголо ворвались стражи порядка. Лишь только когда уложили меня на пол и защелкнули на запястьях наручники, они поостыли.

— Ну, говнюк, рассказывай!— уставился на меня в упор один из них — толстомордый. Другой, похудее, маленький, с рыжими усами и колючим взглядом уже крутился у окна, внимательно осматривая подоконник и оконные рамы.

— Что рассказывать?— спросил я, с трудом поднимаясь и усаживаясь на кровать.

— Все равно не поймете.

Я как-то сразу потерял к ним интерес. Что было мое несчастье по сравнению с гибелью Романа?

— Ах ты, падла!— подскочил ко мне толстомордый и со всего маху залепил пощечину.

— Умничать вздумал!

Я свалился набок, но поднялся, тыльной стороной ладони утер выступившую в уголке губ кровь (видно, хорошо зацепил мордатый) и посмотрел на него с вызовом.

— Я тебя!— замахнулся он еще раз, но маленький, с рыжими усами, осадил его:

— Погоди, Михалыч.

Он сел на один из свободных табуретов и с хитрым прищуром посмотрел мне в глаза.

— Куришь?

Я отрицательно покачал головой.

— А я закурю. Позволишь?

— Еще спрашивать его, — вновь набычился толстомордый.

— Погоди, Михалыч, дай разобраться. Молодой человек, как видно, не из дураков. Так, может, и не будем упорствовать, расскажем обо всем сразу. Зачем ты убил своего друга?