Добавить в моё избранное
12 мин, 15 сек 6157
Быть мужчиной — значит быть дефектным, эмоционально ограниченным; принадлежность к мужскому полу — это дефективность, а мужчины — эмоциональные инвалиды».
— Она позволяет себе все больше и больше.
Ты уже не представляешь угрозы, ты слаб, просто посмешище. Она начинает глумиться, отыгрываясь за все свои неудачи с тебеподобными. Она винит в них тебя, тебя и только тебя.
Трещинок уже три, они встретились, сплелись в клубок, хрустнули известью и побежали дальше, быстро, задорно.
«Мужчина — абсолютный эгоцентрик, запертый в себе, неспособный на сопереживание или отождествление себя с другими, на любовь, дружбу, влечение или нежность… Его реакции направлены внутрь, они не относятся к мыслительным процессам; его разум — просто инструмент для обслуживания собственных страстей и потребностей; он не способен к полёту мысли, обмену идеями; он не соотносит себя ни с чем, кроме собственных физических ощущений. Он — полумёртвая, ни на что не реагирующая масса… абсолютно скучное явление, безобидное пятно. Он застрял на полпути в сумеречной зоне между человеком и обезьяной, но гораздо хуже обезьян, поскольку, в отличие от них, способен испытывать множество негативных чувств — ненависть, ревность, позор, отвращение, вину, стыд, сомнение».
— Уже плевать, что она говорит о тебе, уже не важно, что ты подумаешь, она слишком глубоко заглотила наживку, чтобы одуматься… нет, никогда! Она вошла во вкус. Ее истины обретают плоть, ее эго оправляется от болезненных судорог… это уже не агрессия, это презрение.
Приглашает домой. Твоя ложь полоснула ей по глазам бритвой самовосхищеня, она парализовала разум ядом тщеславия и смочила губы терпким вкусом гордыни.
Домой, где никто не помешает втоптать тебя в грязь, вытереть об тебя ноги и насладиться этим, выпить твое унижение большими жадными глотками, рассмеяться твоим страданиям и преумножить их.
Плод почти созрел, он уже налился соком, уже наполнился цветом спелости, уже клонит ветку к земле… Но еще рано! Еще нельзя!
Терпение, и вкус неслыханного наслаждения свяжет тебе рот. Он будет настолько сладостен, что ты будешь готов на все, лишь бы он не слаб.
«… Физические ощущения, доступные ему, — сущая ерунда, назвать мужчину животным — значит польстить ему; он всего лишь машина, ходячее дилдо.» — Она уже надкусила тебя, отведала твоей никчемности… это возбуждает ее, заставляет трепетать, толкает в эту бездну… к новым наслаждениям.
Ты молчишь. Взгляд потерян, быть может, слегка задумчив, на лбу две глубокие складки, губы сжаты, но не сильно, чтобы не показать гнев… О нет, ты не гневаешься, ты просто знаешь психологию и не рискуешь. Она должна почувствовать себя властительницей, триумфатором, тираном.
«Каждый мужчина в глубине души знает, что он никчемный кусок дерьма. Обуреваемый животными чувствами и глубоко стыдящийся этого, стараясь никак не проявить себя, скрыть от окружающих свою физиологичность, абсолютный эгоизм, ненависть и презрение, которое он испытывает к другим мужчинам, скрыть от ce6я ненависть и презрение, которое, как он думает, чувствуют к нему другие мужчины; имея грубую нервную систему, которая легко ломается от малейшего проявления чувств и эмоций, мужчина стремится закрепить «социальные» коды, которые обеспечивают совершенную вежливость, незапятнанную мельчайшими следами чувств или неправильных точек зрения».
— О, боги, как же она хороша… Как же велика ее ненависть к себе, что она так отчаянно обвиняет в этом тебя.
Почти… Трещинок уже много, они словно волна прилива поглощают некогда белую поверхность. Трещит известь, рассыпается. Маленькие крошки, затем куски, огромные шматы… Вот уже ты слышишь скрежет расползающихся осколков… Стена рушится, рассыпается в пыль… Почти… «Из-за своего стремления компенсировать свою неженскость и неспособность сочувствовать и общаться, мужской род превратил наш мир в кучу дерьма»…, — ты не даешь ей закончить.
Удар приходится в середину лица. Плотный, резкий, но все же не сокрушительный.
Зубы прорывают тонкую кожуру, нежная мякоть тает на языке, приторно сладкий сок сводит мышцы, хочется кричать от наслаждения, но горло сжимается и грудь пронзает боль. Самая сладостная боль на свете… Она смотрит на тебя. Глаза округлились, брови вздыбились, пустив по лбу множество складок, рука прижата к месту удара… О, как же сладостен этот миг! Ты знаешь о чем она думает, это видно по глазам. Ты видишь этот шок, он не от боли, это шок удивления… Губа саднит и начинает подергивать, по подбородку и щеке расползается холод, будто бы приложили лед. Не верит… она не верит в происходящее. Между вами устанавливается связь, тончайшая материя, хрупкая, беззащитная… и это молчание, оно говорит яснее тысячи слов, оно просто кричит. Застывший на лице ужас, скованный удивлением, несогласием, и сжигаемый безысходностью.
— Она позволяет себе все больше и больше.
Ты уже не представляешь угрозы, ты слаб, просто посмешище. Она начинает глумиться, отыгрываясь за все свои неудачи с тебеподобными. Она винит в них тебя, тебя и только тебя.
Трещинок уже три, они встретились, сплелись в клубок, хрустнули известью и побежали дальше, быстро, задорно.
«Мужчина — абсолютный эгоцентрик, запертый в себе, неспособный на сопереживание или отождествление себя с другими, на любовь, дружбу, влечение или нежность… Его реакции направлены внутрь, они не относятся к мыслительным процессам; его разум — просто инструмент для обслуживания собственных страстей и потребностей; он не способен к полёту мысли, обмену идеями; он не соотносит себя ни с чем, кроме собственных физических ощущений. Он — полумёртвая, ни на что не реагирующая масса… абсолютно скучное явление, безобидное пятно. Он застрял на полпути в сумеречной зоне между человеком и обезьяной, но гораздо хуже обезьян, поскольку, в отличие от них, способен испытывать множество негативных чувств — ненависть, ревность, позор, отвращение, вину, стыд, сомнение».
— Уже плевать, что она говорит о тебе, уже не важно, что ты подумаешь, она слишком глубоко заглотила наживку, чтобы одуматься… нет, никогда! Она вошла во вкус. Ее истины обретают плоть, ее эго оправляется от болезненных судорог… это уже не агрессия, это презрение.
Приглашает домой. Твоя ложь полоснула ей по глазам бритвой самовосхищеня, она парализовала разум ядом тщеславия и смочила губы терпким вкусом гордыни.
Домой, где никто не помешает втоптать тебя в грязь, вытереть об тебя ноги и насладиться этим, выпить твое унижение большими жадными глотками, рассмеяться твоим страданиям и преумножить их.
Плод почти созрел, он уже налился соком, уже наполнился цветом спелости, уже клонит ветку к земле… Но еще рано! Еще нельзя!
Терпение, и вкус неслыханного наслаждения свяжет тебе рот. Он будет настолько сладостен, что ты будешь готов на все, лишь бы он не слаб.
«… Физические ощущения, доступные ему, — сущая ерунда, назвать мужчину животным — значит польстить ему; он всего лишь машина, ходячее дилдо.» — Она уже надкусила тебя, отведала твоей никчемности… это возбуждает ее, заставляет трепетать, толкает в эту бездну… к новым наслаждениям.
Ты молчишь. Взгляд потерян, быть может, слегка задумчив, на лбу две глубокие складки, губы сжаты, но не сильно, чтобы не показать гнев… О нет, ты не гневаешься, ты просто знаешь психологию и не рискуешь. Она должна почувствовать себя властительницей, триумфатором, тираном.
«Каждый мужчина в глубине души знает, что он никчемный кусок дерьма. Обуреваемый животными чувствами и глубоко стыдящийся этого, стараясь никак не проявить себя, скрыть от окружающих свою физиологичность, абсолютный эгоизм, ненависть и презрение, которое он испытывает к другим мужчинам, скрыть от ce6я ненависть и презрение, которое, как он думает, чувствуют к нему другие мужчины; имея грубую нервную систему, которая легко ломается от малейшего проявления чувств и эмоций, мужчина стремится закрепить «социальные» коды, которые обеспечивают совершенную вежливость, незапятнанную мельчайшими следами чувств или неправильных точек зрения».
— О, боги, как же она хороша… Как же велика ее ненависть к себе, что она так отчаянно обвиняет в этом тебя.
Почти… Трещинок уже много, они словно волна прилива поглощают некогда белую поверхность. Трещит известь, рассыпается. Маленькие крошки, затем куски, огромные шматы… Вот уже ты слышишь скрежет расползающихся осколков… Стена рушится, рассыпается в пыль… Почти… «Из-за своего стремления компенсировать свою неженскость и неспособность сочувствовать и общаться, мужской род превратил наш мир в кучу дерьма»…, — ты не даешь ей закончить.
Удар приходится в середину лица. Плотный, резкий, но все же не сокрушительный.
Зубы прорывают тонкую кожуру, нежная мякоть тает на языке, приторно сладкий сок сводит мышцы, хочется кричать от наслаждения, но горло сжимается и грудь пронзает боль. Самая сладостная боль на свете… Она смотрит на тебя. Глаза округлились, брови вздыбились, пустив по лбу множество складок, рука прижата к месту удара… О, как же сладостен этот миг! Ты знаешь о чем она думает, это видно по глазам. Ты видишь этот шок, он не от боли, это шок удивления… Губа саднит и начинает подергивать, по подбородку и щеке расползается холод, будто бы приложили лед. Не верит… она не верит в происходящее. Между вами устанавливается связь, тончайшая материя, хрупкая, беззащитная… и это молчание, оно говорит яснее тысячи слов, оно просто кричит. Застывший на лице ужас, скованный удивлением, несогласием, и сжигаемый безысходностью.
Страница
2 из 4
2 из 4
