Спите отныне безмятежно, жители страны Заморской и страны Загорной, и вы, на острове Зеленых Лугов, не разводите на ночь лучистого моста! Даже в стране Чужедальней нечего теперь опасаться, когда Лес ее очнулся от паралича, а Озеро стало зрячим, и новые их названия проступают янтарем на румяной коре, голубой чешуей ветра на звонкой глади. Возрадуйся же, король, ибо враг сокрушен, его замок повергнут во прах, а твой сын возвратился со славой! Нет больше рыцаря Като жестокого рыцаря Като, — как нет больше зла ни в одном уголке королевства!
Добавить в моё избранное
7 мин, 25 сек 12692
— Мио, мой Мио! — приветствует принца отец, и хрустальные тополя склоняют свои певучие кроны, и розы в саду вспыхивают застенчивыми красками. Нет больше рыцаря Като, ненавистного рыцаря Като, — никогда его имя не уязвит дочерна губ, не разобьет ограненных ветвей, не погубит цветов… Пронзено, пронзено насквозь его каменное, как сам он, сердце!
Все это знают, знает принц-победитель, и король, его отец, тоже, конечно, знает, и лучший друг, не заставший битвы, и дети, исцеленные от перьев, что были острее стрел. Только птица Печаль по-прежнему плачет высоко в небе, хотя оплакивать уже некого, — плачет и плачет, роняя переливчатые слезы гармонического минора.
О ком ее плач? Быть может… быть может, она оплакивает, лишь она среди всех оплакивает, — оплакивает рыцаря Като?
Подозревать принц начинает не сразу, и первый свой вопрос задает совсем не скоро. Сперва у него понемногу немеет рука, правая рука, шутка ли: сражаться, не скопив ни крупицы ратного опыта, одержать верх, не пожалев ни души, ни тела! Огненный меч заплывает илом на озерном дне, и принц носит другой, ярче и крепче, но с новым дело никак не ладится: опухает болью запястье, ржавеет от прикосновения ладонь, даром что не посягает владелец на мирный сон в ножнах, в мыслях не таит обнажать клинок. Напрасно томит он руку в подогретом молоке, напрасно отирает испятнанные места платком или полой плаща — тщетны старания, ничего не действует, вот только неметь начинает еще и в груди.
Нет больше рыцаря Като, и память о нем не отравит источников, не обагрянит отчаянием глаз. Что же из того, что голос увядает на вдохе, и ногти лиловеют, словно у трупа, а сердце медлит с предательским ударом, когда принц в очередную годовщину триумфа спрашивает у отца:
— Скажи мне, что такое кровь?
— Это вода, которая смывает все и которую не смыть ничем, — отвечает король, и принц уходит, рассеянно притронувшись к мечу и долго затем соскребая с невредимых пальцев влажную, въедливую рыжь.
Пестуйте без страха своих жеребят, единороги Дремотной чащи, — вы, не ведавшие всадника! Да не поблекнет филигрань ваших кос, не замутятся подковные зеркальца, ибо вы испокон не бывали в замке с пылающим оком-окном и безупречность ваша остереглась грязи колдовства! Что же из того, что в исцеленной белизне Мирамис опять прорезаются темные остья и мраком червивеют имя и масть? Напрасно чистит закопченные бока Юм-Юм, напрасно разбирает гребнем прядь за прядью, напрасно прилаживает звук к звуку, от пружинистого «м» до заговорщического «с», выкликая беглянку в холмах. Всей удачи — отпрянуть с омерзением, убедившись: богатство конской гривы — не золото, а позолота, серебро копыт — дрянной сплав, и принуждай не принуждай горло, получится лишь ущербленное, ущербное «Мирма» — и лошадь придет лишь на этот обманный зов.
Нет больше рыцаря Като, беспощадного рыцаря Като, — некого обременить виной, не с кого потребовать возмездия. У принца кровоточит рука, правая рука, без всякой раны, и пальцы, свернувшись в кулак словно младенец в утробе или покойник в гробу, не вдруг пробуждаются к жизни. Не утешает флейта, сдавленная бесчувственной хваткой, и драгоценное полотно ткачихи — яблоневый снег, лунная пыльца, стенания птицы Печаль, — разрезанное на повязки, оно тотчас теряет свои чудодейные свойства. Так, во всяком случае, кажется принцу, когда он отваживается на второй вопрос — когда кровь особенно обильно проступает на ладони и заползает в рукав, когда одежда стынет, будто на статуе, а сердце бьет и бьет, трусливо бьет в спину:
— Скажи мне, отец, что такое смерть?
— Это жребий, который всегда достается другим и никогда — нам самим.
В ту же ночь принц скачет на запад, оставляя далеко позади страну Загорную и страну Заморскую, не говоря об острове Зеленых Лугов, — туда, где одолел противника, назначенного древним пророчеством, одолел в бою, исход которого был заранее предрешен. Нет больше рыцаря Като, и нет его черного замка, но на руинах гостеприимно распускаются свежие каменные ростки — хрупче воспоминания, беззащитнее розовых колокольчиков.
В ту же ночь принц скачет домой, не замечая, что путь его по лучезарной переправе обезображен осколками искр, не слыша, как лязгают тяжелые локоны Мирмы — густая железная цепь.
Третий вопрос принц приберегает напоследок, загодя зная ответ и зная, что должен сделать, едва рассыплются роковые слова. Он ждет, сколько в его силах — сколько в силах ждать гниющая плоть от плеча до пясти, и грубо растушеванный конский силуэт, и младший садовник — лучший друг, который еще ни о чем не подозревает. Его поторапливают зрачки — и, быть может, щеки, — проваливаясь могильными ямами, его гонит и травит привкус земли, пропитывая запасенную речь на кончике прогорклого языка, а сердце… оно уже давно не здесь, оно давно опередило его в неминуемой дороге, и нужно ли удивляться, что покинутая скорлупа едва шевелится, для и для вялый замах?
Все это знают, знает принц-победитель, и король, его отец, тоже, конечно, знает, и лучший друг, не заставший битвы, и дети, исцеленные от перьев, что были острее стрел. Только птица Печаль по-прежнему плачет высоко в небе, хотя оплакивать уже некого, — плачет и плачет, роняя переливчатые слезы гармонического минора.
О ком ее плач? Быть может… быть может, она оплакивает, лишь она среди всех оплакивает, — оплакивает рыцаря Като?
Подозревать принц начинает не сразу, и первый свой вопрос задает совсем не скоро. Сперва у него понемногу немеет рука, правая рука, шутка ли: сражаться, не скопив ни крупицы ратного опыта, одержать верх, не пожалев ни души, ни тела! Огненный меч заплывает илом на озерном дне, и принц носит другой, ярче и крепче, но с новым дело никак не ладится: опухает болью запястье, ржавеет от прикосновения ладонь, даром что не посягает владелец на мирный сон в ножнах, в мыслях не таит обнажать клинок. Напрасно томит он руку в подогретом молоке, напрасно отирает испятнанные места платком или полой плаща — тщетны старания, ничего не действует, вот только неметь начинает еще и в груди.
Нет больше рыцаря Като, и память о нем не отравит источников, не обагрянит отчаянием глаз. Что же из того, что голос увядает на вдохе, и ногти лиловеют, словно у трупа, а сердце медлит с предательским ударом, когда принц в очередную годовщину триумфа спрашивает у отца:
— Скажи мне, что такое кровь?
— Это вода, которая смывает все и которую не смыть ничем, — отвечает король, и принц уходит, рассеянно притронувшись к мечу и долго затем соскребая с невредимых пальцев влажную, въедливую рыжь.
Пестуйте без страха своих жеребят, единороги Дремотной чащи, — вы, не ведавшие всадника! Да не поблекнет филигрань ваших кос, не замутятся подковные зеркальца, ибо вы испокон не бывали в замке с пылающим оком-окном и безупречность ваша остереглась грязи колдовства! Что же из того, что в исцеленной белизне Мирамис опять прорезаются темные остья и мраком червивеют имя и масть? Напрасно чистит закопченные бока Юм-Юм, напрасно разбирает гребнем прядь за прядью, напрасно прилаживает звук к звуку, от пружинистого «м» до заговорщического «с», выкликая беглянку в холмах. Всей удачи — отпрянуть с омерзением, убедившись: богатство конской гривы — не золото, а позолота, серебро копыт — дрянной сплав, и принуждай не принуждай горло, получится лишь ущербленное, ущербное «Мирма» — и лошадь придет лишь на этот обманный зов.
Нет больше рыцаря Като, беспощадного рыцаря Като, — некого обременить виной, не с кого потребовать возмездия. У принца кровоточит рука, правая рука, без всякой раны, и пальцы, свернувшись в кулак словно младенец в утробе или покойник в гробу, не вдруг пробуждаются к жизни. Не утешает флейта, сдавленная бесчувственной хваткой, и драгоценное полотно ткачихи — яблоневый снег, лунная пыльца, стенания птицы Печаль, — разрезанное на повязки, оно тотчас теряет свои чудодейные свойства. Так, во всяком случае, кажется принцу, когда он отваживается на второй вопрос — когда кровь особенно обильно проступает на ладони и заползает в рукав, когда одежда стынет, будто на статуе, а сердце бьет и бьет, трусливо бьет в спину:
— Скажи мне, отец, что такое смерть?
— Это жребий, который всегда достается другим и никогда — нам самим.
В ту же ночь принц скачет на запад, оставляя далеко позади страну Загорную и страну Заморскую, не говоря об острове Зеленых Лугов, — туда, где одолел противника, назначенного древним пророчеством, одолел в бою, исход которого был заранее предрешен. Нет больше рыцаря Като, и нет его черного замка, но на руинах гостеприимно распускаются свежие каменные ростки — хрупче воспоминания, беззащитнее розовых колокольчиков.
В ту же ночь принц скачет домой, не замечая, что путь его по лучезарной переправе обезображен осколками искр, не слыша, как лязгают тяжелые локоны Мирмы — густая железная цепь.
Третий вопрос принц приберегает напоследок, загодя зная ответ и зная, что должен сделать, едва рассыплются роковые слова. Он ждет, сколько в его силах — сколько в силах ждать гниющая плоть от плеча до пясти, и грубо растушеванный конский силуэт, и младший садовник — лучший друг, который еще ни о чем не подозревает. Его поторапливают зрачки — и, быть может, щеки, — проваливаясь могильными ямами, его гонит и травит привкус земли, пропитывая запасенную речь на кончике прогорклого языка, а сердце… оно уже давно не здесь, оно давно опередило его в неминуемой дороге, и нужно ли удивляться, что покинутая скорлупа едва шевелится, для и для вялый замах?
Страница
1 из 3
1 из 3
