Пасюк

— Чё бы новенького, Лука. «Кокс» уже не торкает.

— Это торкнет, Рустик. Ох, торкнет. Такого ты ещё не пробовал. Редкая «дурь», но стоящая. Ты такое почувствуешь! — и зыркнул хитро и исподлобья. У Руслана мурашки по коже от взгляда этого.

— А вот и благодетель наш, — увидев дилера, Лука поднялся.

— Через десять минут подтягивайся, — он направился в сторону туалетов.

В туалете Руслан направился в крайнюю кабинку, как они всегда делали для конспирации.

— Держи, Руслан, — Лука протянул на ладони, какой-то черный шнурок.

— Ну и, что это, Лука? Как пользоваться прикажешь?

Лука хохотнул, — она сама тебя использует, Рустик! Возьми.

Шнурок на ладони Руслана зашевелился извиваясь, разинул маленькую змеиную пасть с ядовитыми клыками, зашипел и впился в руку Руслана, прямо в сосуд на тыльной стороне кисти руки.

Мгновение, и жар плотной волной прокатил от места укуса по всему телу, проникая в клетки, сосуды, лимфу, мозг. Сконцентрировался в этом органе и, мелкими жаркими искорками, рассыпался по заранее выбранным участкам, точкам и отдельным нейронам. Туловище Руслана пронзили болезненные судороги. Казалось — руки и ноги усыхают, а во рту появляются, какие-то излишества, которые он пытается вытолкнуть языком и манипулируя челюстями.

Судороги свалили на пол, и появился — страх! Дикий, животный, смешанный с яростью, голодом, заполоняющий всё. Бежать! Бежать! Бежать!

Скобля конечностями по гладкой плитке, ринулся в какой-то проём и, тут же навстречу ударили — яркий, ослепляющий свет, какофония режущих слух, пугающих звуков.

— А-а-а-а! Крыса! — дико завизжала, какая-то девица, — Стасик, убей эту гадость, я боюсь!

Руслан оглянулся — он сам боялся крыс, считая их самыми мерзкими тварями. Крысы нигде не было видно. Правда и обзор был, каким-то странным.

— Что я — на полу? Неужели из туалета в зал я полз? Ну и зелье мне подсунул Лука.

Он подобрался, пытаясь подняться и не смог. Мозг давал команду, а руки и но…?

Рустик смотрел на собственные конечности и не осознавал, что эти, покрытые редкой шерстью и заканчивающиеся когтями короткие мерзкие лапки — его собственные.

Что подняться и стать на ноги он не может потому, что уже стоит. Стоит, как и положено животному. На четырех когтистых лапках и в полный свой девятидюймовый рост здоровенной помойной крысы.

И пока эта дикая мысль, это понимание ужасающей реальности перерабатывались мозгом крысы, грязный «пасюк» стоял недвижимо, и не замечая, как твёрдый носок дорогого, начищенного до блеска ботинка, со скоростью достойной высокооплачиваемого форварда бразильского футбольного клуба, врезался в рёбра.

Крыса не ощутила всей прелести ощущений свободного полета. Померкли и яркий свет и раздражающая слух животного какофония звуков.

Утреннее солнце нагрело шерстку. Всё тело страшно зудело от шевелящихся на коже насекомых. Выпростав заднюю лапку, попытался чесаться, но мешал мусор, обложивший всё тело. Приятные запахи раздражали обоняние. Найдя кусок чего-то съестного — жадно съел, облизав розовым язычком морду и усы, осмотрелся.

Железный ящик, в котором он находился, был полон доверху, позволяя обозревать захламленный коробками и мусором двор, огороженный бетонным забором, железные ворота, выводящие на какую-то улицу, где со страшным шумом двигались сплошным потоком автомобили.

Ему нужно туда. Домой. Там не страшно. Там сыто и тепло. Там мама.

И когда он об этом подумал — весь ужас произошедшего вчера ночью был осознан Русланом, и маленькое крысиное сердечко сжалось от боли.

Он — КРЫСА!

Мерзкая, грязная помойная крыса.

В отчаянии, рванул из ящика и побежал, не думая куда. Через двор, через ворота, через улицу с мчащимися плотным потоком машинами. Страх и отчаяние гнали его сквозь визг тормозов и крики водителей:

— Дави тварь! Ату его!

Через улицы, мимо домов, сквозь арки и подворотни он бежал и бежал, покуда хватало сил. А когда выдохся — остановился. Жажда заставила осмотреться и, увидев лужу на асфальте у подъезда дома, принялся лакать.

Визг тормозов рядом, напугал его. Вскинув оскаленную с острыми резцами морду, зашипел. Из дорогой машины, с зонтом наперевес, выскочила… его мама, мамочка. Он смотрел на нее, ожидая, что его подхватят добрые теплые руки, прижмут к груди и весь этот кошмар сгинет, исчезнет, прекратится.

Первый удар зонтом пришелся вскользь, и не отрезвил его. Он понял только, что больно, очень больно и получил второй, точно по спине, где хрустнуло что-то и тельце рухнуло обездвиженное, парализованное. Он не мог даже кричать и просить — организм отказывался выполнять приказы. Только глаза, и это было самым страшным, только глаза бессильно смотрели, как для последнего беспощадного удара взметнулась рука с зонтиком.