7 мин, 56 сек 7426
— Батька выцерковил Матысека, — жалуется он.
— А Матысек боголюбив и иконопоклонен, се.
Он встряхивает головой белокудро; пасторально приседает у Богородицевых белых ножек — девятнадцатилетнее дитя.
Будьте как дети… — Разе ж правильно се? — пытает Матысек.
— А я ж тя просил, просил, а ты что ж, всё недосужна еси бяху бысть.
— Се, пришла, — отвечает Богородица.
— И то, — вздыхает Матысек.
— А малой твой как же? Без титьки-то?
— Спит, — улыбается Мадонна нежнопамятно.
— Молока-то хватает? — спрашивает он.
— Полногрудна есмь, — отвечает.
— Ну и ладно, — кивает Матысек и светлеет радостью голубоглазой.
— Значит, пришла?
— Пришла.
— И то.
Вечер посапывает, зарывшись лицом в медовотравность подмышки земной, и сновидит, улыбаясь.
А в церковке поют; басит батька и пототочит изподрясно, не остывши еще от чаёв. И звезды и звезды и звезды хороводствуют всенебесно. Аллилуйя!
А на выселках кричат, ругаются похабноречиво.
— Да ты ж, так-тебя-по-матери, кто такой, чтобы мне рот затыкать?!
— Да пошел ты на!
Матысек не любит злобословия и словозлобия. И се, невозмысленно ему всегда, что скверноречие так громогласно, а любословие — робкоголосо. Скажут тебе, что дурак — непременно в мироуслышание; а о любви — шептать будут тихохонько, дабы не слышал никто, будто постыдно се.
— Почему так? — спрашивает он у Богородицы.
— Так да и так, — улыбается Матерь Божия, утирая Матысекову слюнку, источившуюся со взволнованных его уст.
— Что тебе в том.
— Жалко их, — объясняет он.
— Будто блажные.
— Ты ж и сам блажной, — тихогрудно произносит Она.
— Блаженны нищие духом, — привычно отвечает Матысек.
— Неуж для них тоже будет Царствие Небесное? — кивает на выселки.
— Осквернят же, забрешут, заплюют, затопчут!
— Да нет, — качает головой Богородица.
— Они преисполнятся.
Этого объяснения Матысеку достаточно.
— А помнишь, о чем просил меня? — напоминает Матерь Божия.
— Об исцелении, — кивает Матысек и вздыхает шмыгоносно.
«Ами-и-и-инь!» — взрёвывает батька истошногласно. Сейчас повалят из церковки старушки елейносладкие и притихшие, дедки раскуривающиеся кашлеплюйно, молодёжь пересмешливая. Отстояли. Спаслись!
— Об исцелении, — подтверждает Мария.
Алчно вьётся комар над Матысековым ухом, неиствовствует, кровожадно тычась во щёку, и злобствует от собственной боязни быть откровенным и непонятым. Брысь, адово племя!
— Только не надо мне оно, — задумчивошепчет Матысек, отмахиваясь от кроволюбца и сказанное подтверждая главотрясением.
— Не хочу, бяху бысть.
— Бе-е-е? — робкоблейно удивляется овца.
— Бе-е-е! — одобрительно изрекает другая.
Вечер вздыхает, стряхивая с себя сон, и достает кисет и шикает на овец. Ветер быстрым ужом скользит по травам, шурша. Се, цикада стрекогласно воспела где-то за сенокосом: Аллилуйя!
— И то правда, — соглашается Богородица.
— И то правда, и это правда, — смеётся Матысек.
— Правда-голавда голова седа. Загадка: чего в голове есть, а в ногах нету?
— Правды, чай? — предполагает Дева.
— Не-а, — смехотствует Матысек ликующе и благодушно.
— Мозгов!
— А и то, — улыбается Матерь, качая головушкой.
Вечер ухмыляется, пряча цыгарку в кулак: от же дурень, право слово! У тебя ж ни в голове, ни в ногах. У тебя же что в ногах, что в голове — одинаково костно и косно, олух ты Царя Небесного.
Это батька так говаривал, пусторечествовал, слововеял. Не от ума изобилия се, бо тленословие и злобомудрие се бяху бысть. Душеспасительствовать, вестимо, утомительно, а чрезсильно — утомительно вдвое. И не богоугодно. И не уподобожно.
А Он спит, напиясь от груди матери своей, ручки в стороны разметав, ножки сокрестив, крестно, чадо человеколюбивое. Аллилуйя! Чадобожие искуплено. А чаша достана уже… или не убрана ещё… — Не надо оно мне, — повторяет Матысек.
— Чем воздаял Господь, то и понесу.
— И то правда, — соглашается Богородица, не удивляясь совсем мудрословию Матысекову.
— Чего ж ты хочешь окроме? Проси, и дастся тебе.
О полгода тому икона твоя мироточила — батька чудовествовал елейногласо и очеслёзно. О Рождество как раз се бяху бысть. Разрешилася, стало быть. Аллилуйя! Богородице, дево, радуйся! Аллилуйя!
Чего ж хочу я, от груди матери моей? Уподобожия. До того, как плоть и кровь. Но дальше — ни-ни. Выцерковлен бо.
Рука Богородицева, медвянопряная и теплозарная пробегает по челу Матысекову, умиротворяя и упрощая.
Храни, Господь!
Не слышит же, спит же чадо.
Страница
3 из 4
3 из 4