Матысек и Мадонна

— Батька выцерковил Матысека, — жалуется он.

— А Матысек боголюбив и иконопоклонен, се.

Он встряхивает головой белокудро; пасторально приседает у Богородицевых белых ножек — девятнадцатилетнее дитя.

Будьте как дети… — Разе ж правильно се? — пытает Матысек.

— А я ж тя просил, просил, а ты что ж, всё недосужна еси бяху бысть.

— Се, пришла, — отвечает Богородица.

— И то, — вздыхает Матысек.

— А малой твой как же? Без титьки-то?

— Спит, — улыбается Мадонна нежнопамятно.

— Молока-то хватает? — спрашивает он.

— Полногрудна есмь, — отвечает.

— Ну и ладно, — кивает Матысек и светлеет радостью голубоглазой.

— Значит, пришла?

— Пришла.

— И то.

Вечер посапывает, зарывшись лицом в медовотравность подмышки земной, и сновидит, улыбаясь.

А в церковке поют; басит батька и пототочит изподрясно, не остывши еще от чаёв. И звезды и звезды и звезды хороводствуют всенебесно. Аллилуйя!

А на выселках кричат, ругаются похабноречиво.

— Да ты ж, так-тебя-по-матери, кто такой, чтобы мне рот затыкать?!

— Да пошел ты на!

Матысек не любит злобословия и словозлобия. И се, невозмысленно ему всегда, что скверноречие так громогласно, а любословие — робкоголосо. Скажут тебе, что дурак — непременно в мироуслышание; а о любви — шептать будут тихохонько, дабы не слышал никто, будто постыдно се.

— Почему так? — спрашивает он у Богородицы.

— Так да и так, — улыбается Матерь Божия, утирая Матысекову слюнку, источившуюся со взволнованных его уст.

— Что тебе в том.

— Жалко их, — объясняет он.

— Будто блажные.

— Ты ж и сам блажной, — тихогрудно произносит Она.

— Блаженны нищие духом, — привычно отвечает Матысек.

— Неуж для них тоже будет Царствие Небесное? — кивает на выселки.

— Осквернят же, забрешут, заплюют, затопчут!

— Да нет, — качает головой Богородица.

— Они преисполнятся.

Этого объяснения Матысеку достаточно.

— А помнишь, о чем просил меня? — напоминает Матерь Божия.

— Об исцелении, — кивает Матысек и вздыхает шмыгоносно.

«Ами-и-и-инь!» — взрёвывает батька истошногласно. Сейчас повалят из церковки старушки елейносладкие и притихшие, дедки раскуривающиеся кашлеплюйно, молодёжь пересмешливая. Отстояли. Спаслись!

— Об исцелении, — подтверждает Мария.

Алчно вьётся комар над Матысековым ухом, неиствовствует, кровожадно тычась во щёку, и злобствует от собственной боязни быть откровенным и непонятым. Брысь, адово племя!

— Только не надо мне оно, — задумчивошепчет Матысек, отмахиваясь от кроволюбца и сказанное подтверждая главотрясением.

— Не хочу, бяху бысть.

— Бе-е-е? — робкоблейно удивляется овца.

— Бе-е-е! — одобрительно изрекает другая.

Вечер вздыхает, стряхивая с себя сон, и достает кисет и шикает на овец. Ветер быстрым ужом скользит по травам, шурша. Се, цикада стрекогласно воспела где-то за сенокосом: Аллилуйя!

— И то правда, — соглашается Богородица.

— И то правда, и это правда, — смеётся Матысек.

— Правда-голавда голова седа. Загадка: чего в голове есть, а в ногах нету?

— Правды, чай? — предполагает Дева.

— Не-а, — смехотствует Матысек ликующе и благодушно.

— Мозгов!

— А и то, — улыбается Матерь, качая головушкой.

Вечер ухмыляется, пряча цыгарку в кулак: от же дурень, право слово! У тебя ж ни в голове, ни в ногах. У тебя же что в ногах, что в голове — одинаково костно и косно, олух ты Царя Небесного.

Это батька так говаривал, пусторечествовал, слововеял. Не от ума изобилия се, бо тленословие и злобомудрие се бяху бысть. Душеспасительствовать, вестимо, утомительно, а чрезсильно — утомительно вдвое. И не богоугодно. И не уподобожно.

А Он спит, напиясь от груди матери своей, ручки в стороны разметав, ножки сокрестив, крестно, чадо человеколюбивое. Аллилуйя! Чадобожие искуплено. А чаша достана уже… или не убрана ещё… — Не надо оно мне, — повторяет Матысек.

— Чем воздаял Господь, то и понесу.

— И то правда, — соглашается Богородица, не удивляясь совсем мудрословию Матысекову.

— Чего ж ты хочешь окроме? Проси, и дастся тебе.

О полгода тому икона твоя мироточила — батька чудовествовал елейногласо и очеслёзно. О Рождество как раз се бяху бысть. Разрешилася, стало быть. Аллилуйя! Богородице, дево, радуйся! Аллилуйя!

Чего ж хочу я, от груди матери моей? Уподобожия. До того, как плоть и кровь. Но дальше — ни-ни. Выцерковлен бо.

Рука Богородицева, медвянопряная и теплозарная пробегает по челу Матысекову, умиротворяя и упрощая.

Храни, Господь!

Не слышит же, спит же чадо.