Болеро

Тот самый, из снов. Но страха Аня не ощущала. Только беспомощность. Уехать было некуда, развод прошёл не так удачно, как предполагалось. Да и кто примет её с малолетней дочерью и прикованной к кровати старухой-матерью? Приходящий любовник? И поэтому, пропустив несколько ударов сердца, Аня загнала беспомощность вглубь, как икоту, под шаткий и ненадёжный контроль дыхания… Почему она забыла этот дом? Забыла совсем, качественно? Пусть в детстве здесь жила не одна семья, но ведь и не один год приезжала она погостить к старой бездетной родственнице, которая умудрилась пережить всех жильцов и постепенно получить дом в собственность, доставшуюся теперь Ане? Правда, тогда были люди, а теперь сквозняки, паутина и пыль. Люди — вот и отгадка, почему не узнала она полное жизни и звуков жилище в ночном тихом видении, спроецированном подсознанием из детской памяти прямиком во сны.

Причина для доморощенных психологов, не для страха.

Нужно лишь обжить дом, выгнать из углов мрак и эхо, впустить чистый воздух, детский смех и создать новые воспоминания.

Это вышло лишь отчасти. Ниночка быстро и незаметно заполнила собой всё возможное пространство. Собой и куклами, носками, лентами, фрагментами пазла и карандашами, на которые так и тянуло наступить… Аня забивала пробелы старыми облупленными вазами с охапками полевых цветов, закрывала запахом еды и занавесками, но не всё было доступно им. Тяжёлое чернильное пятно разливалось по занавескам и лентам, глушило Ниночкин смех, да и Аня старалась ступать бесшумно, подходя к бабушкиной комнате.

Чернильное пятно было пустотой и тишиной. Бабушка не принимала лекарств, не витал вокруг запах аптеки и болезни. Бабушка не стонала, не жаловалась на шум. Она редко говорила и не нуждалась в обществе, прерывая своё одиночество приходами массажиста, едой и совершением процедуры туалета. Но её бессонное присутствие и ожидание смерти, которая уже перевернула песочные часы, становилось тягостным наблюдением за жизнью Ниночки и Ани, слежкой, которую чувствуешь затылком, и тянет передёрнуть плечами.

И сны. Порой, просыпаясь ночью, Аня не понимала, явь это или продолжение. Она пыталась найти приметы, позволяющие понять, определить происходящее. Луна, ветер, расположение звёзд, ночные звуки, всё это было слишком изменчиво. Единственным точным признаком пробуждения во сне оставался нож. И, открывая глаза, Аня задавалась вопросом: нужно ли спуститься за ним на кухню? Вскоре это превратилось в привычку, сопровождающую и утро.

Аня ловила себя на том, что машинально поднимается наверх и идёт по коридору, размышляя, какую дверь открыть и осознает происходящее, только сжимая в руке пустоту вместо привычной рукоятки. Останавливалась, вновь и вновь загоняла происходящее в ещё не очищенные от пыли закоулки памяти… Но стоило отвлечься, ослабить контроль, как она шагала по коридору, теперь уж и во сне понимая — пусть комнат много, но жилых всего три: её, Ниночки и бабушки. Неужели придётся открыть одну из них? Или открыть нужно нежилую и убить ТО, что поселилось в ней?

Обе мысли пугали одинаково.

Иногда хотелось рассказать всё маме. Порой Аня искренне завидовала ей, бессонной и почти неподвижной. Но как рассказать, если потом придётся войти в её комнату? Войти и понять — это моя мама? Пусть даже во сне… Но ведь можно и не спать?

Зина Резиновую Зину купили в магазине… Сейчас детям сложно объяснить смысл этого стихотворения. Более того, неловко. Вроде бы и никакой пошлости в виду не имеешь, а вдруг подумают да поймут не так. Если задуматься, то детские дразнилки обиднее, чем воспринимались тогда.

Мысли крутились, вертелись, наматывались толстой нитью вокруг крючка, которым вязались ночи и дни, а потом узор повторялся, и воздушной петлёй завивалась резиновая Зина.

Кроме них и ожидания ничего не оставалось. Помнится, отец ближе к концу не воспринимал окружающих, а в короткие мгновения осознанного присутствия в мире живых отказывался принимать пищу, боялся отравы… Это показательно, мы все боимся не того, чего следует. К сожалению, она сохранила ясность мыслей. Достаточную, чтобы видеть — то, что произошло с единственной дочкой её отца, произойдёт и с её единственной дочкой, и с её… Лучше вернуться к Зине. Её хотя бы можно отмыть. Отчистить, осторожно снимая стружку грязи. Надо только очень аккуратно действовать ножом. Слой за слоем, как тонкую защитную плёнку. Если нож острый это сделать легко, нажимать не нужно, а ошибёшься, то тоже не страшно, порез будет тонким, чистым, даже шрама не останется.

Зина всегда боялась ножей. Когда ещё была хозяйкой в доме, то кухонные шкафы ломились от картофелечисток, яйцерезок, приспособлений для резки сыра, яблок, даже для выемки косточек у вишен… Она ловко обходилась со всем этим добром. Проще воспользоваться тёркой, чем мелко нашинковать. Свекровь считала её белоручкой, и ежегодное соление капусты становилось событием трагическим в самом древнегреческом смысле этого слова.