В кромешной тьме вдруг возникают сполохи света. Потом приходят звуки: рев, рычание, иногда вой или шипение, зачастую — визг… Потом мужской голос закладывает матом этажей эдак в пять. Потом — шаги, и все стихает.
Добавить в моё избранное
7 мин, 49 сек 13310
И в этой тишине отчетливо слышно, как в нечто, наподобие алюминиевой кружки, со звоном падает что-то вроде монеты в один доллар… — Бонни, вставай! Бонни, быстрее! Драбер младший пропал! Уси-пуси, щас расплачусь, — бормотал себе под нос Увалень Бон, спускаясь по узкой тропинке к пещере, что под Бренди.
— Ах, Бонни, не дай Бог, он полез в пещеру. Ой, Бонни, найди его, пока не случилось страшное. И плевать всем, что я только с ночной смены. Не могли раньше прийти, пока старый Павло был дома?
Увалень ступил под карстовые своды и остановился, зажигая керосиновый фонарь, который он предусмотрительно принес с собой.
— Конечно, если отец все время в правлениях заседает, а мамаша по комитетам шляется, кто будет за малым смотреть? Мне уже дважды говорили, что видели его и Френка Гимсби поблизости, — продолжил брюзжать Бон.
— Да не ожидал я, что после того случая в сентябре кто-нибудь рискнет сюда сунуть нос.
Голос его отражался от стенок широкого прохода, который уводил все дальше и вглубь, но Увалень двигался вперед все тем же уверенным шагом. И не переставал бормотать:
— Как надо, так сразу: Бонни, пожалуйста, очень просим. А как спиной повернусь, так: верзила да деревенщина неотесанная. А вот покультурней некоторых, между прочим, — он гулко сплюнул и вынес вердикт.
— Найду — уши надеру. Обоим. Если живы еще.
Широкий проход привел его в большую пещеру, на другом конце которой чернело аж три хода.
Это был первый зал. Назывался он «Заткнись» — сталактиты, висевшие под потолком, от громкого звука начинали дрожать и раскачиваться — и Увалень заткнулся. Он привычно втянул голову в плечи, пересекая зал, и углубился в крайний левый проход. Как всегда на этом пути, он думал о прошлом.
Сначала вспоминал жизнь в Оклахоме: ферму, родителей, младшую сестричку Дикси. И то страшное воскресенье в апреле 35 года, когда тучи, поднятые пыльной бурей, заслонили солнечный свет, и мир погрузился во тьму… Стайка летучих мышей шуганулась от света фонаря, замельтешила под сводами прохода и скрылась в боковом ответвлении. Увалень проводил их настороженным взглядом и двинулся дальше.
Он вдруг отчетливо вспомнил бар «Три цента». Бон и старый Павло тогда совсем уж на мели были. Весь штат исколесили — нигде работы не нашли. И в городке под названием Бренди застряли не потому, что понравилось. Деньги закончились.
Ну вот, торчали они в этом баре, последний доллар пропивали. Тут к ним и подсел человечек один. Смешной такой. Котелок на затылке, в костюмчике в среднюю клеточку, роза в петлице. В зубах сигарета на длинном мундштуке. На верхней губе усики рыженькие, на щеке родинка, как прыщ выпирает.
— Вы, — говорит, — парни, я слыхал, работу ищете?
Старый Павло, аж пивом поперхнулся.
— Как, — спрашивает, — мистер, догадались? Неужто мысли читать умеете?
— Умею, — кивает.
— Потому и подошел к вам. Ты — Бонифаций Стюарт. Родители умерли, сестра в приюте… Увалень так рот и открыл от удивления. Он уже и сам забыл, как звучит его полное имя. А человечек продолжил:
— А ты, Павел Загоруйко, морда хохляцкая, такого в Сибири наворотил, что на родину теперь тебе путь заказан. Да не дергайся ты, — это он Павле. А тот побагровел весь и за ножом в голенище стоптанного сапога потянулся.
— Не чекист я и не по твою душу здесь. Меня зовут мистер Дрискл. Допивайте свое пойло. Я на улице вас подожду.
И вышел.
Друзья помолчали.
— А правда, у вас в Сибири вместо собак медведи на цепи сидят? — спросил наконец Бон.
— Брешут, — ответил Павло.
— Они у нас ручные, вроде хомячков по дому бегают.
Еще помолчали. Увалень допил пиво, вытер губы рукавом.
— Пойдем? — спросил.
— Куда ж деваться? — ответил Павло и нож из сапога в рукав переложил… Следующий зал на пути Бона назывался «Арсенал». Там он тоже особо не задержался. Открыл ключом железный ящик, который стоял у стены слева, извлек из него две сабли в специальных потертых ножнах и шахтерскую каску с встроенным в нее фонариком. Сабли он тут же нацепил себе на спину крест-накрест. Каску, щелкнув выключателем, напялил себе на голову. Из «Арсенала» дальше вело всего два хода, и Бон зашагал по правому… Мистер Дрискл быстро тогда объяснил суть работы, которую собирался им поручить.
— Прибыл я, ребята, издалека. И пока добирался, страсть как устал. Мне надо выспаться. Но вот какое дело… Сон моего разума рождает чудовищ. Настоящих. Так что работа у вас будет простая, хоть и рисковая: охранять от меня этот мир, пока я сплю… Ну что встали, как вкопанные. Думаете, я на голову слаб? Да пусть и так. Плачу вперед. И если я в самом деле сумасшедший — вам прямая выгода… В общем, заключили они тогда договор на свою голову. А может, и не голову вовсе.
Последний зал под названием «Береги задницу» остался позади.
— Ах, Бонни, не дай Бог, он полез в пещеру. Ой, Бонни, найди его, пока не случилось страшное. И плевать всем, что я только с ночной смены. Не могли раньше прийти, пока старый Павло был дома?
Увалень ступил под карстовые своды и остановился, зажигая керосиновый фонарь, который он предусмотрительно принес с собой.
— Конечно, если отец все время в правлениях заседает, а мамаша по комитетам шляется, кто будет за малым смотреть? Мне уже дважды говорили, что видели его и Френка Гимсби поблизости, — продолжил брюзжать Бон.
— Да не ожидал я, что после того случая в сентябре кто-нибудь рискнет сюда сунуть нос.
Голос его отражался от стенок широкого прохода, который уводил все дальше и вглубь, но Увалень двигался вперед все тем же уверенным шагом. И не переставал бормотать:
— Как надо, так сразу: Бонни, пожалуйста, очень просим. А как спиной повернусь, так: верзила да деревенщина неотесанная. А вот покультурней некоторых, между прочим, — он гулко сплюнул и вынес вердикт.
— Найду — уши надеру. Обоим. Если живы еще.
Широкий проход привел его в большую пещеру, на другом конце которой чернело аж три хода.
Это был первый зал. Назывался он «Заткнись» — сталактиты, висевшие под потолком, от громкого звука начинали дрожать и раскачиваться — и Увалень заткнулся. Он привычно втянул голову в плечи, пересекая зал, и углубился в крайний левый проход. Как всегда на этом пути, он думал о прошлом.
Сначала вспоминал жизнь в Оклахоме: ферму, родителей, младшую сестричку Дикси. И то страшное воскресенье в апреле 35 года, когда тучи, поднятые пыльной бурей, заслонили солнечный свет, и мир погрузился во тьму… Стайка летучих мышей шуганулась от света фонаря, замельтешила под сводами прохода и скрылась в боковом ответвлении. Увалень проводил их настороженным взглядом и двинулся дальше.
Он вдруг отчетливо вспомнил бар «Три цента». Бон и старый Павло тогда совсем уж на мели были. Весь штат исколесили — нигде работы не нашли. И в городке под названием Бренди застряли не потому, что понравилось. Деньги закончились.
Ну вот, торчали они в этом баре, последний доллар пропивали. Тут к ним и подсел человечек один. Смешной такой. Котелок на затылке, в костюмчике в среднюю клеточку, роза в петлице. В зубах сигарета на длинном мундштуке. На верхней губе усики рыженькие, на щеке родинка, как прыщ выпирает.
— Вы, — говорит, — парни, я слыхал, работу ищете?
Старый Павло, аж пивом поперхнулся.
— Как, — спрашивает, — мистер, догадались? Неужто мысли читать умеете?
— Умею, — кивает.
— Потому и подошел к вам. Ты — Бонифаций Стюарт. Родители умерли, сестра в приюте… Увалень так рот и открыл от удивления. Он уже и сам забыл, как звучит его полное имя. А человечек продолжил:
— А ты, Павел Загоруйко, морда хохляцкая, такого в Сибири наворотил, что на родину теперь тебе путь заказан. Да не дергайся ты, — это он Павле. А тот побагровел весь и за ножом в голенище стоптанного сапога потянулся.
— Не чекист я и не по твою душу здесь. Меня зовут мистер Дрискл. Допивайте свое пойло. Я на улице вас подожду.
И вышел.
Друзья помолчали.
— А правда, у вас в Сибири вместо собак медведи на цепи сидят? — спросил наконец Бон.
— Брешут, — ответил Павло.
— Они у нас ручные, вроде хомячков по дому бегают.
Еще помолчали. Увалень допил пиво, вытер губы рукавом.
— Пойдем? — спросил.
— Куда ж деваться? — ответил Павло и нож из сапога в рукав переложил… Следующий зал на пути Бона назывался «Арсенал». Там он тоже особо не задержался. Открыл ключом железный ящик, который стоял у стены слева, извлек из него две сабли в специальных потертых ножнах и шахтерскую каску с встроенным в нее фонариком. Сабли он тут же нацепил себе на спину крест-накрест. Каску, щелкнув выключателем, напялил себе на голову. Из «Арсенала» дальше вело всего два хода, и Бон зашагал по правому… Мистер Дрискл быстро тогда объяснил суть работы, которую собирался им поручить.
— Прибыл я, ребята, издалека. И пока добирался, страсть как устал. Мне надо выспаться. Но вот какое дело… Сон моего разума рождает чудовищ. Настоящих. Так что работа у вас будет простая, хоть и рисковая: охранять от меня этот мир, пока я сплю… Ну что встали, как вкопанные. Думаете, я на голову слаб? Да пусть и так. Плачу вперед. И если я в самом деле сумасшедший — вам прямая выгода… В общем, заключили они тогда договор на свою голову. А может, и не голову вовсе.
Последний зал под названием «Береги задницу» остался позади.
Страница
1 из 3
1 из 3
