Тишина

В тишине слышно, как бьется собственное сердце. В мертвой тишине не за что зацепиться слуху, и шорох одежды кажется угрожающим змеиным шипением.

Я буду думать, что со мной произошло, чтобы не сойти с ума. Сейчас, кажется, пятый или шестой день тишины. Я не понимаю, что произошло — и это плохо. Я помню только то, что видел — в пятницу, перед тем, как пойти домой, я заглянул в туалет, и там застрял — задвижка сломалась. Снаружи послышался какой-то резкий, громкий звук, как будто грохот взрыва. Я бился в дверь, пока не догадался ее выбить шкафом — пафосный удар моего худосочного офисного плечика не сработал.

Еще раз. Меня зовут Иван. Мне двадцать восемь лет. Я кидалт — «взрослый ребенок», по этой дурацкой терминологии — люблю мороженое, держу дома иксбокс, рубимся с моей девушкой, Сашей, вдвоем в Гитархиро, играем в одной гильдии. Я работаю дизайнером. В пятницу все было нормально. Я проснулся, пошел на работу, пришел, отработал, заказчица из Экско вынесла весь мозг.

Потом я, как в анекдоте, застрял в сортире.

Потом был звук. И тишина.

Я вышел, но вокруг никого не было. На столе Машеньки-бухгалтера остывал кофе. Машенька — это прозвище здорового быка Михаила, который мог бы вышибить эту дверь одной левой. Машенька очень вежливый и приличный. Он никогда не бросает чашку кофе, особенно в пятницу, восемнадцать-сорок пять.

На всех часах восемнадцать-сорок пять так и осталось. Я прошел по всему офису — никого. Шуршали падающие бумажки. Что-то грохнуло вдалеке, я не знаю, что.

Вокруг никого нет уже… сколько дней?

Я не знаю. Солнце не опускается и не поднимается. Солнце тоже считает, что сейчас пятница, семнадцатое сентября, нет никакого конца света, нет никакой напряженности между странами, не воет система оповещения.

Ничего не звучит. Вокруг ничего нет.

Я иногда ем. Иногда хожу в туалет — и не закрываюсь. Все равно никого нет. Я здесь уже… не знаю. Год? Два? Три дня?

А где — здесь? Может, это не с людьми что-то случилось, а со мной?

Я не слышу собак, я не слышу шума — первые дни еще иногда вдалеке ревели пожары, но в моей части города никто, видно, не уронил горелку.

Так тихо. У меня болят уши от этой тишины, и что-то, кажется, ритмично пищит.

Это галлюцинации, конечно. У меня нет уже никаких сил терпеть.

Сейчас я додумаю, и пойду на вон тот симпатичный небоскреб, который совсем не дотягивается до неба -в сего-то лишь «свечка» точечной застройки, там есть пустой Макдональдс, в котором разморозились и завоняли брошенные котлеты, несколько дурацких офисов, ремонт часов — мне отремонтировали там мои, поддельное Казио, показывающие сейчас шесть пятьдесят. Они всегда немного спешили.

Воздух провонял чем-то непонятным. Сидеть почему-то неуютно, и кажется, что тянет откуда-то со стороны Финского залива туманом. Мне даже кажется, что от Соснового бора. но это, наверное, паранойя. Хотя реактор уже должен начать гореть… Ладно, поспешу, пока не помер от лучевки. Кровь в ушах шумит все громче и громче. Как ровный писк.

Ну за что мне это… … «мы его теряем!»… … «разряд!»… … … «смерть наступила семнадцатого сентября в девятнадцать тридцать се— «…