Многие поступки мы совершаем единственно от беса извращённости. Мы совершаем их, ибо чувствуем, что не должны их совершать. И совершенное далеко не всегда идет нам на пользу, так же как и герою этого рассказа.
Добавить в моё избранное
9 мин, 1 сек 5518
Изучая способности и импульсы, prima mobilia, человеческой души, френологи упустили из вида одну склонность, которая, представляя несомненно коренное, первичное, основное чувство, ускользнула также от внимания их предшественников — философов. Наперекор очевидному свидетельству рассудка мы все просмотрели ее. Просмотрели единственно вследствие недостатка веры: в Откровение или в Каббалу.
Мысль о ней никогда не являлась нам просто потому, что она не требуется нашим представлением о человеке. Мы не видели надобности в таком импульсе, в такой склонности. Не могли взять в толк, на что она нужна. Не могли понять, то есть не могли бы понять, если бы сознание этого primum mobile явилось само собою, — не могли бы понять, каким образом она может содействовать целям человечества, преходящим или вечным. Нельзя отрицать, что френология и в значительной степени метафизика создались a priori. Человек отвлеченного разума и логики, а не просто мыслящий и наблюдающий человек, принимался выдумывать планы, — назначать цели для Бога.
Измерив таким образом к собственному удовольствию глубину намерений Иеговы, он строил на основании этих намерений бесчисленные системы духа. В отношении френологии, например, мы прежде всего и довольно естественно определили, что в намерения Бога входило одарить человека способностью есть. Согласно этому мы наделили человека шишкой аппетита, каковая шишка и представляет из себя стрекало, посредством которого Божество заставляет человека питаться во что бы то ни стало. Далее, решив, что волей Божией человеку предназначено продолжать свой род, мы открыли орган влюбчивости; затем — орган драчливости, идеальности, пытливости, творчества, словом, разыскали органы для каждой склонности, каждого морального чувства, каждой способности чистого интеллекта. В этой классификации рrinсipiа человеческой деятельности последователи Шпурцгейма, правильно ли, нет ли, целиком или отчасти, шли по следам своих предшественников, выводя и устанавливая все свой заключения из предопределенной судьбы человека, на основании целей Творца.
Было бы умнее и вернее строить классификацию (если уж нам необходимо классифицировать) на основании того, что человек обыкновенно или случайно делает и всегда делал, а не на основании того, что, по нашему мнению, предписало делать Божество. Если мы не можем понять Бога в Его видимом творении, то нам ли уразуметь непостижимую глубину Его мыслей, вызвавших творение к бытию! Если мы не можем понять Бога в Его внешних творениях, то нам ли понять Его в Его внутренних целях или фазах творения!
Индукция a posteriori заставила бы френологию допустить в качестве прирожденного и первичного принципа человеческой деятельности парадоксальную склонность, которую я назову, за неимением более характерного термина, извращенностью. В том смысле, как я понимаю ее, она представляет mоbilе без мотива, не мотивированный мотив. Он подстрекает нас действовать без всякой определенной цели; или, если этот способ выражения покажется противоречивым, я скажу, что, подчиняясь внушениям этой склонности, мы совершаем поступок на том основании, что его не следует совершать. В теории основание совершенно не основательное; на деле — едва ли не сильнейшее из всех. При известном настроении, при известных условиях оно становится безусловно непреодолимым. Я уверен так же твердо, как в своем собственном существовании, что убеждение в безнравственности или ошибочности поступка сплошь и рядом является непобедимой силой, которая — и только она одна — заставляет нас совершать этот поступок. Это всепобеждающее стремление делать зло ради зла не подлежит анализу, не разлагается на составные элементы. Это коренной, первичный, элементарный импульс. Мне скажут, что эта наклонность совершать известные действия, потому что их не следует совершать, — только видоизменение воинственности френологов. Но легко доказать несостоятельность этой идеи. Френологическая воинственность имеет в своей основе Необходимость самозащиты. Это наша гарантия против несправедливости. Ее принцип касается нашего благополучия; и таким образом желание блага для себя возбуждается соответственно ее развитию. Отсюда следует, что желание блага для себя должно возникать одновременно со всякой наклонностью, которая будет только видоизменением воинственности. Но проявления того, что я называю извращенностью, связаны отнюдь не со стремлением к собственному благу, а с совершенно противоположными чувствами.
В конце концов лучшим опровержением софистического объяснения, о котором я сейчас говорил, будет обращение к собственному сердцу. Никто, разобравшись начистоту и повыспросив досконально свою собственную душу, никто не станет отрицать, что склонность, о которой идет речь, — безусловно коренная душевная черта. Она так же очевидна, как непонятна. Не найдется человека, который не испытывал бы когда-нибудь сильнейшего желания, например, подразнить слушателя в разговоре.
Мысль о ней никогда не являлась нам просто потому, что она не требуется нашим представлением о человеке. Мы не видели надобности в таком импульсе, в такой склонности. Не могли взять в толк, на что она нужна. Не могли понять, то есть не могли бы понять, если бы сознание этого primum mobile явилось само собою, — не могли бы понять, каким образом она может содействовать целям человечества, преходящим или вечным. Нельзя отрицать, что френология и в значительной степени метафизика создались a priori. Человек отвлеченного разума и логики, а не просто мыслящий и наблюдающий человек, принимался выдумывать планы, — назначать цели для Бога.
Измерив таким образом к собственному удовольствию глубину намерений Иеговы, он строил на основании этих намерений бесчисленные системы духа. В отношении френологии, например, мы прежде всего и довольно естественно определили, что в намерения Бога входило одарить человека способностью есть. Согласно этому мы наделили человека шишкой аппетита, каковая шишка и представляет из себя стрекало, посредством которого Божество заставляет человека питаться во что бы то ни стало. Далее, решив, что волей Божией человеку предназначено продолжать свой род, мы открыли орган влюбчивости; затем — орган драчливости, идеальности, пытливости, творчества, словом, разыскали органы для каждой склонности, каждого морального чувства, каждой способности чистого интеллекта. В этой классификации рrinсipiа человеческой деятельности последователи Шпурцгейма, правильно ли, нет ли, целиком или отчасти, шли по следам своих предшественников, выводя и устанавливая все свой заключения из предопределенной судьбы человека, на основании целей Творца.
Было бы умнее и вернее строить классификацию (если уж нам необходимо классифицировать) на основании того, что человек обыкновенно или случайно делает и всегда делал, а не на основании того, что, по нашему мнению, предписало делать Божество. Если мы не можем понять Бога в Его видимом творении, то нам ли уразуметь непостижимую глубину Его мыслей, вызвавших творение к бытию! Если мы не можем понять Бога в Его внешних творениях, то нам ли понять Его в Его внутренних целях или фазах творения!
Индукция a posteriori заставила бы френологию допустить в качестве прирожденного и первичного принципа человеческой деятельности парадоксальную склонность, которую я назову, за неимением более характерного термина, извращенностью. В том смысле, как я понимаю ее, она представляет mоbilе без мотива, не мотивированный мотив. Он подстрекает нас действовать без всякой определенной цели; или, если этот способ выражения покажется противоречивым, я скажу, что, подчиняясь внушениям этой склонности, мы совершаем поступок на том основании, что его не следует совершать. В теории основание совершенно не основательное; на деле — едва ли не сильнейшее из всех. При известном настроении, при известных условиях оно становится безусловно непреодолимым. Я уверен так же твердо, как в своем собственном существовании, что убеждение в безнравственности или ошибочности поступка сплошь и рядом является непобедимой силой, которая — и только она одна — заставляет нас совершать этот поступок. Это всепобеждающее стремление делать зло ради зла не подлежит анализу, не разлагается на составные элементы. Это коренной, первичный, элементарный импульс. Мне скажут, что эта наклонность совершать известные действия, потому что их не следует совершать, — только видоизменение воинственности френологов. Но легко доказать несостоятельность этой идеи. Френологическая воинственность имеет в своей основе Необходимость самозащиты. Это наша гарантия против несправедливости. Ее принцип касается нашего благополучия; и таким образом желание блага для себя возбуждается соответственно ее развитию. Отсюда следует, что желание блага для себя должно возникать одновременно со всякой наклонностью, которая будет только видоизменением воинственности. Но проявления того, что я называю извращенностью, связаны отнюдь не со стремлением к собственному благу, а с совершенно противоположными чувствами.
В конце концов лучшим опровержением софистического объяснения, о котором я сейчас говорил, будет обращение к собственному сердцу. Никто, разобравшись начистоту и повыспросив досконально свою собственную душу, никто не станет отрицать, что склонность, о которой идет речь, — безусловно коренная душевная черта. Она так же очевидна, как непонятна. Не найдется человека, который не испытывал бы когда-нибудь сильнейшего желания, например, подразнить слушателя в разговоре.
