Ей нужно идти. Ее ждут, смотрят на часы, нетерпеливо вздыхают и ставят кастрюльку на огонь, разогревая вчерашний суп. Она знает все это, но остается на месте, не уворачиваясь от толпы, выныривающей из поездов метро. Шелестит скользко куртка, отогнувшиеся полы хлопают по ногам.
Добавить в моё избранное
4 мин, 42 сек 17446
— Солнце мое, взгляни на меня… Она смотрит. Смотрит во все глаза, боясь моргнуть и потерять забытое чувство.
Музыкант стоит под стенкой, у его ног распахнутый футляр щерится беззубо — бумажных денег и вовсе нет, лишь горстка мелочи. Люди идут мимо, избегая встречаться взглядами, а она смотрит на него. Смотрит, и смотрит, и смотрит… — Эй, Лизка! Лиз! Ты оглохла или че?
Если ответить, то ничего хорошего в ответ не услышишь. Плавали — знаем. Поэтому лучше притвориться глухой и быстрее пройти мимо лавочки, на которой расселся главный ее мучитель — Лешка из 10 «А».
— Лиз, да стой ты! — Хватает за руку.
Она плохо видит, но очки не носит, стесняется, потому впервые так близко видит его лицо. У него зеленые глаза, а ведь кажутся темными, почти черными; под длинным носом пробиваются редкие рыжие волоски; щеки, нос и лоб усеяны веснушками.
Он дышит на нее жаром и спрашивает:
— Ты же хорошо учишься? Слушай, мне тут кое-что подтянуть надо… Поможешь?
— Нет.
— Она шипит от боли, когда он сжимает руку.
— Отпусти, придурок!
— Пожалуйста, Лиз.
Не зря мама зовет ее дурой — она соглашается.
— Блин, Леший, опять?! Я зачем тебя натаскиваю, если тебе это на пользу не идет? Что за мартышкин труд… Занимаются они у нее, потому что у него — «никому, ясно?» — пьющий отец и больная мать, о чем, впрочем, знает почти весь двор.
— Я все написал, просто эта старая су… стерва эта меня не выносит и лепит колы. Валит спецом.
— Прям все-все-все? — Она пытается повторить мамин взгляд. Наверное, выходит не очень, потому что Лешка смеется.
— Все и даже немного больше, — делает он честные глаза, а потом, принюхавшись, спрашивает:
— А чем это пахнет?
— Да ничем особенным, просто картошка. Будешь?
Он недолго колеблется и кивает.
Идиотская дискотека! И танцы идиотские, и музыка. И свет мигающий тоже идиотский! А самая главная идиотка она — та, которую оставила одну подруга.
— «Лиза, не обижайся, ты же понимаешь», — пищит она, передразнивая высокий голос подружки.
— «Спасибо, ты лучшая!» А ты — нет!
Под куполом света, сыплющегося с фонаря, мельтешит что-то, летает. Лиза ускоряет шаг, ныряет в темноту. Каблучки выщелкивают ритм — кто-там, кто-там, — объявляя всем, что она одна.
Парк только кажется пустым: по лавочкам прячутся парочки, шепчутся тихо-тихо, и тем громче кажутся ей ее шаги. Кто-то идет навстречу — она не видит ничего, кроме очертаний.
— Девушка, — пьяный веселый голос, — познакомимся?
Злость просится наружу, требуя хоть на этот раз не молчать, но она лишь ускоряет шаг.
— Ты куда так торопишься? — Темная фигура сгребает ее плечи, подтаскивает к себе поближе, смеется довольно.
— Еще не поздно же… Посидим, познакомимся. А хочешь, пойдем… — Пусти! Ты, скотина!
Она вкладывает в удар весь гнев — за оставившую ее подругу, за несправедливые упреки, за страх — и бьет пьяного ногой. Надо бежать, но она замирает и не дышит.
Слева ломится кто-то через кусты, женский голос с досадой ругается.
— Лиза? Ты чё тут делаешь?
Она сразу и вдруг успокаивается.
— Я домой шла, а этот, — жалуется, — пристал.
— Пойдем, провожу, а то мало ли… Он обнимает ее за плечи и ведет вперед, рассказывая глупые, старые, невыносимо смешные анекдоты.
— Ты какую музыку любишь?
А веснушки у него и на плечах, и на спине — сливаются в островки ржавчины, пестрят картой неизведанных земель. Она водит пальцем, расчерчивает дорожки.
— Лиз, ты меня слышишь? — Лукавый взгляд сквозь выгоревшие ресницы.
— Слышу. Я музыку не люблю, мне больше нравится тишина.
Он садится рывком, возмущенно пыхтит. Запущенная в волосы пятерня треплет рыжие лохмы — зарос, лешак, — он всегда так делает, когда говорит о чем-то серьезном.
— Как можно не любить музыку? Это же… Это… Блин! Да это светлый луч в темном царстве. Ты ее слушаешь и забываешь обо всем, словно стираешь прошлое ластиком — раз! и все совсем другое. Лучше.
— Хорошо, хорошо, верю.
— О, я знаю, как тебя убедить! Я тебе спою.
Он шлепает торопливо, громыхает за стеной.
В его квартире она впервые, но от обычного стеснения и следа не осталось. С ним ей везде уютно.
— Нашел.
— У Лешки в руках старая потертая гитара. На желтом боку наклейка жеманной певички.
— Она, правда, так себе, но и я не музыкант, так что терпи нас обоих.
Он поёт сначала одну песню, потом вторую, третью, четвертую… Домой она возвращается под утро.
Лешка еще ничего не знает, а она уже все распланировала: он закончит одиннадцатый класс и поступит в институт в столице, на филфак, а она как-нибудь потерпит годик и приедет к нему.
Музыкант стоит под стенкой, у его ног распахнутый футляр щерится беззубо — бумажных денег и вовсе нет, лишь горстка мелочи. Люди идут мимо, избегая встречаться взглядами, а она смотрит на него. Смотрит, и смотрит, и смотрит… — Эй, Лизка! Лиз! Ты оглохла или че?
Если ответить, то ничего хорошего в ответ не услышишь. Плавали — знаем. Поэтому лучше притвориться глухой и быстрее пройти мимо лавочки, на которой расселся главный ее мучитель — Лешка из 10 «А».
— Лиз, да стой ты! — Хватает за руку.
Она плохо видит, но очки не носит, стесняется, потому впервые так близко видит его лицо. У него зеленые глаза, а ведь кажутся темными, почти черными; под длинным носом пробиваются редкие рыжие волоски; щеки, нос и лоб усеяны веснушками.
Он дышит на нее жаром и спрашивает:
— Ты же хорошо учишься? Слушай, мне тут кое-что подтянуть надо… Поможешь?
— Нет.
— Она шипит от боли, когда он сжимает руку.
— Отпусти, придурок!
— Пожалуйста, Лиз.
Не зря мама зовет ее дурой — она соглашается.
— Блин, Леший, опять?! Я зачем тебя натаскиваю, если тебе это на пользу не идет? Что за мартышкин труд… Занимаются они у нее, потому что у него — «никому, ясно?» — пьющий отец и больная мать, о чем, впрочем, знает почти весь двор.
— Я все написал, просто эта старая су… стерва эта меня не выносит и лепит колы. Валит спецом.
— Прям все-все-все? — Она пытается повторить мамин взгляд. Наверное, выходит не очень, потому что Лешка смеется.
— Все и даже немного больше, — делает он честные глаза, а потом, принюхавшись, спрашивает:
— А чем это пахнет?
— Да ничем особенным, просто картошка. Будешь?
Он недолго колеблется и кивает.
Идиотская дискотека! И танцы идиотские, и музыка. И свет мигающий тоже идиотский! А самая главная идиотка она — та, которую оставила одну подруга.
— «Лиза, не обижайся, ты же понимаешь», — пищит она, передразнивая высокий голос подружки.
— «Спасибо, ты лучшая!» А ты — нет!
Под куполом света, сыплющегося с фонаря, мельтешит что-то, летает. Лиза ускоряет шаг, ныряет в темноту. Каблучки выщелкивают ритм — кто-там, кто-там, — объявляя всем, что она одна.
Парк только кажется пустым: по лавочкам прячутся парочки, шепчутся тихо-тихо, и тем громче кажутся ей ее шаги. Кто-то идет навстречу — она не видит ничего, кроме очертаний.
— Девушка, — пьяный веселый голос, — познакомимся?
Злость просится наружу, требуя хоть на этот раз не молчать, но она лишь ускоряет шаг.
— Ты куда так торопишься? — Темная фигура сгребает ее плечи, подтаскивает к себе поближе, смеется довольно.
— Еще не поздно же… Посидим, познакомимся. А хочешь, пойдем… — Пусти! Ты, скотина!
Она вкладывает в удар весь гнев — за оставившую ее подругу, за несправедливые упреки, за страх — и бьет пьяного ногой. Надо бежать, но она замирает и не дышит.
Слева ломится кто-то через кусты, женский голос с досадой ругается.
— Лиза? Ты чё тут делаешь?
Она сразу и вдруг успокаивается.
— Я домой шла, а этот, — жалуется, — пристал.
— Пойдем, провожу, а то мало ли… Он обнимает ее за плечи и ведет вперед, рассказывая глупые, старые, невыносимо смешные анекдоты.
— Ты какую музыку любишь?
А веснушки у него и на плечах, и на спине — сливаются в островки ржавчины, пестрят картой неизведанных земель. Она водит пальцем, расчерчивает дорожки.
— Лиз, ты меня слышишь? — Лукавый взгляд сквозь выгоревшие ресницы.
— Слышу. Я музыку не люблю, мне больше нравится тишина.
Он садится рывком, возмущенно пыхтит. Запущенная в волосы пятерня треплет рыжие лохмы — зарос, лешак, — он всегда так делает, когда говорит о чем-то серьезном.
— Как можно не любить музыку? Это же… Это… Блин! Да это светлый луч в темном царстве. Ты ее слушаешь и забываешь обо всем, словно стираешь прошлое ластиком — раз! и все совсем другое. Лучше.
— Хорошо, хорошо, верю.
— О, я знаю, как тебя убедить! Я тебе спою.
Он шлепает торопливо, громыхает за стеной.
В его квартире она впервые, но от обычного стеснения и следа не осталось. С ним ей везде уютно.
— Нашел.
— У Лешки в руках старая потертая гитара. На желтом боку наклейка жеманной певички.
— Она, правда, так себе, но и я не музыкант, так что терпи нас обоих.
Он поёт сначала одну песню, потом вторую, третью, четвертую… Домой она возвращается под утро.
Лешка еще ничего не знает, а она уже все распланировала: он закончит одиннадцатый класс и поступит в институт в столице, на филфак, а она как-нибудь потерпит годик и приедет к нему.
Страница
1 из 2
1 из 2
